Заколдованная лунка
Мой вчерашний улов произвел на друзей ошеломляющее впечатление. «Веди, показывай свою необыкновенную лунку», — требуют они. И вот мы на месте. С трудом нахожу ее, очищаю ото льда. Друзья пробивают лунки рядом. С трепетом ожидаю поклевку. Проходит минута, другая — есть! Выбираю леску и вывожу… щуку. Да какую! Около полуметра длиной! Встала поперек лунки, лениво шевелит плавниками «Нужен багорик», — мелькает тревожная мысль. Тянусь левой рукой к ящику. Щука словно разгадывает мои намерения. Легонько бьет хвостом, и леска лопается, словно гнилая нитка.
— Чего молчишь?! — выводит меня из раздумья голос Михаила Павловича. — Где же твои лещи?
— У меня щука ушла, — будто в полусне «бормочу я. — Щука? Бывает. Забрела какая-нибудь шальная.
Привязываю новую мормышку, насаживаю мотыль. Друзья бьют лед метрах в тридцати от меня, ищут стоянки рыб. А я не меняю места, сижу, надеюсь. И вот на конце удилища поросячьим хвостиком повисает леска… Уходит очередная добыча.
Нервы не выдерживают, иду к друзьям ловить сорожек и окуней. Первым попадает окунишка-сеголеток. Бегу на берег, выламываю гибкий прут тальника, втыкаю его у старой лунки. На верхний конец накидываю петлю лески 0,5 мм, на тройник за спинку цепляю живца. Зарядив жерлицу, возвращаюсь к друзьям.
На мормышку рыба идет бойко. До того увлекаюсь, что забываю про жерлицу.
— Спеши, а то упустишь! — кричит мне Михаил Павлович. «Разыгрывает», — думаю я, но тем не менее смотрю. Тело пронзает/ будто током. Прут согнут дугой, конец его все глубже уходит в воду. Стремглав бегу туда. Леску тяну напролом,.как якорь со дна реки перед приближением бури. В лунке щука делает последний рывок, но тройник сидит в зубастой пасти надежно. Разбойница смиряется, и я, подхватив за жабры, выкидываю ее на лед.
— Цепляй другого живца, — советует Михаил Павлович, — вдруг еще возьмет.
— Что ж можно.— Снова налаживаю снасть… К вечеру вторая щука становится моей добычей.
Подходит мужчина в унтах и тулупе. Стоит, смотрит.
— Здесь взяли?
— Здесь, — с гордостью отвечаю я. А глубина?
— Метра два с половиной.
— Скажите, пожалуйста. А я под берегом на глубине обосновался. Представьте себе, ни одной поклевки. Видимо, рыба тепло почуяла, на мель подалась. Смеркается. Собираем снасти. Завтра второй выходной день, договариваемся снова прийти сюда. Утром, подогреваемые страстью, мы прибегаем на знакомое место и… Вокруг моей лунки стоит частокол из прутьев. На каждом — красный флажок. В центре частокола, горделиво выпятив грудь, расхаживает вчерашний незнакомец в унтах и тулупе. Делает вид, что не замечает нас.
— Вот так «Тулуп»,— присвистывает от удивления Михаил Павлович.
— Двадцать три жерлицы,— бормочет Саша.— Здесь нам делать нечего. Чего доброго, обложит, как стаю волков, флажками.
— Насчет волков верно. Только не мы, а он на них смахивает. Ты все же свою жерлицу настрой,— дергает меня за рукав Михаил Павлович.— Хоть и совести у этого «Тулупа» ни на грош, а твою лунку не занял.
— Через такой частокол ни одна щука не проскочит.
— Ставь знай. День покажет, кому повезет.
Поймав окунишку, я стыдливо пробираюсь к лунке и налаживаю жерлицу. Чтобы не спутать ее со снастями «Тулупа», на конец прута надеваю пустую пачку «Беломора». День проходит неплохо Клев неплохой. После обеда решаю смотать жерлицу. Смотрю на частокол, но знакомого прута не вижу. Подхожу ближе. Один из прутьев дергается, а «Тулуп» стоит рядом и безучастно наблюдает эту картину. Да это же моя жерлица!
Вон и пачка «Беломора» валяется! Хватаюсь за леску — не тут-то было. Натягивается, как тетива, того гляди лопнет. Михаил Павлович, видя упорную борьбу, спешит на помощь с багориком в руках. Общими усилиями мы с трудом выводим хищницу и облегченно переводим дыхание.
— Везет,— с завистью говорит* «Тулуп».— А у меня пусто.
— Так оно и должно быть,— смеется Михаил Павлович.— Впредь не жадничай!
