У плотины
Дело было на исходе августа, перед вечером, на омуте за Иваньковской плотиной. Печально кончилась бы вся эта история, если бы рыболовы потеряли самообладание… Впрочем, обо всем нужно рассказать по порядку…
Андрей Семеныч которому требуется аренда ресторана на свадьбу, инженер, купил наконец машину и в воскресенье покатил с сыном ловить рыбу на Большой Волге.
День был солнечный, но жары не чувствовалось. Новую машину обмыл по дороге краткий проливной дождь, и наступили те часы предвечерья, когда у большой реки так приятно сидеть в одной рубахе.
Рыболовы оставили машину на дамбе, взяли лодку у знакомого механика и начали ловить живцов. Попадались ерши, изредка клевали плотички и озорные, брусковатые ельцы.
Андрей Семеныч отобрал из улова с десяток белых рыбок, сел на весла и отправился расставлять кружки. Коля собрал спиннинг, и рыбалка началась.
Инженер не очень признавал спиннинг и всегда говорил, что кружки доставляют ему больше радости. И даже то, что для них непременно нужно было отлавливать живцов, не казалось хлопотным.
Больше того, Андрей Семеныч любил эти минуты: ожидание поклевки на удочку как бы возвращало его к дням далекого детства, когда он пристрастился ловить пескарей и уклеек на легонькое удилище из орешника. В глубине души он считал, что после кружков самая лучшая снасть на свете — обыкновенная удочка — без колец и катушки, просто — хороший бамбук с жилкой, легкий гусиный поплавок, грузильце, острый, как жало пчелы, цепкий крючок.
Первые же минуты на Волге доставили радость — живцы были пойманы.
Теперь он быстро вел лодку, окидывая пытливым взглядом рыболова огромный водоем и предвкушая новые радости: вот раскинутся кружки в шахматном порядке и будут казаться красными мухоморами на спокойной глади. А потом красное вдруг станет белым: это рыба перевернет снасть!
Хорошая подсечка, и в руках уже скользит леска, ослабляя рывки сильной щуки. Податливо пойдет хищница метр за метром, затем свечой вылетит из воды с раскрытой пастью или черной торпедой бросится под лодку. Словом, хороша и заманчива ловля на кружки!
Однако Коля не разделял увлечений отца. Удочку он не любил за то, что надо слишком спокойно сидеть на берегу и не сводить глаз с поплавков. Кружки казались ему весьма громоздкой снастью: и бидон для живцов вози с собой, и ящик для кружков. И уж эти капроновые лески! Вечно они путаются, да и сушить их после рыбалки — беспокойство и хлопоты!
А, главное, не умел он пользоваться лодкой так толково, как отец, который в любую погоду мог удивительно ловко подбираться к любому кружку и носом, и бортом, и кормой. Как и большинство ребят, Коля был горяч, самолюбив и больше всего боялся прослыть отсталым в делах техники.
Спиннинг он считал самой совершенной снастью рыболова: катушка из дюраля, ролики, жилка, прозрачная, как льдинка, стальные кольца, граненый бамбук, рукоятка, закрытая пробкой. Словом, чудо рыболовной техники!
И для своих шестнадцати лет владел Коля снастью очень неплохо. Правда, еще в начале лета друзья из восьмого «Б» подтрунивали над ним, когда он прилежно тренировался забрасывать блесну не в воду, а по берегу: вот, мол, хоть и с удочкой парень, а не рыбак! Ты щуку поймай, тогда поверим, что ты настоящий спиннингист!
Коля своего добился, и ребятам пришлось поверить: поймал он за лето не одну, а двенадцать щук. И сегодня надеялся увеличить счет. Он стоял на бетонном мысу правого берега, бросал блесну в то место, куда думал забросить, блесна уходила в глубину и возвращалась к рыболову, принося ему на тройнике то кусок залежавшейся в воде щепки, то коричневую бороду водорослей…
Андрей Семеныч поставил десять кружков неподалеку от правого берега, где не работали турбины, и, легко перебирая веслами, держался на спокойной воде в отдалении от своих «мухоморов».
Вскоре рыболов встрепенулся: красная шапка одного кружка закачалась, пошла юлой. Белое на воде!
Десять взмахов веслами, и кружок уже рядом. Но взять его нельзя: накренившись, он пронесся вдоль лодки и скрылся под водой.
— Слева! Гляди слева! — стараясь пересилить шум турбин у левого берега, закричал Коля: ему уже было не до спиннинга, и он на миг пожалел, что не поехал с отцом.
Андрей Семеныч развернулся, но кружок, нырнув три раза, как поплавок, с брызгами вылетел из воды и, вычерчивая извилистую линию, понесся к плотине.
Вот уже рядом ее бетонная громада. Она кажется стеной десятиэтажного дома, у которого закрыты гигантские стальные ставни.
Сейчас отец схватит этот беспокойный кружок, и начнется удивительно волнующая борьба с рыбой. Но что-то громко кво-кает в теле плотины, и с отцом происходит нечто совершенно непонятное: он гребет изо всех сил, но ни на шаг не сдвигается с места, будто лодка его села на мель.
На какой-то миг отец поднял весла, и уже видно, как неотвратимо тянет его к плотине, где черными воронками ходит возмущенная вода.
Отец бледен. Он упирается ногами в подножку и гребет с такой силой, будто лодка загружена дровами или камнем. Но лодка не повинуется ему, а черные воронки страшной воды заносят ее кормой к бетонному быку плотины.
— Бросай в меня! — вдруг заорал отец во всю силу легких. Коля остолбенел: а вдруг отец не сможет увернуться от блесны с тяжелым грузом? Но раздумывать было некогда, и он размахнулся удилищем. Руки дрожали, ноги не чувствовали опоры. Блесна понеслась со свистом, кувыркаясь в воздухе, и в первый раз сегодня не попала даже в такую крупную цель, как лодка. Судорожно стал он подматывать леску, ручки катушки выскакивали из пальцев.
— Бей! Бей! — кричал отец, но голос его заглушался грохотом водопада. И уже зловещие воронки вихрились возле лодки, и седая грива большой воды вырывалась на поверхность. Еще миг — и лодка перевернется!
Коля закусил губы, со всего плеча махнул удилищем, и блесна, ослепительно сверкнув на солнце, перемахнула за борт лодки.
Мальчик натянул лесу так, что она уже не пела, а звенела. Он затормозил катушку, схватился рукой за лесу, которая так зримо соединяла его с отцом, намотал ее на руку выше локтя и, упираясь ногами в щель между бетонными плитами, тянул, тянул.
Лодка чуть вздрогнула, и леса сейчас же ослабла. Коля переступил с ноги на ногу и потянул еще сильнее. Идет лодка! Она все ближе и ближе! Уже видна мокрая рубаха отца, будто ему вылили на спину ведро воды. Еще! Еще!
Лодка идет ходче, до нее не больше двадцати метров. Отец уже не может держать весла. Он оборачивается, виновато улыбается, молчит. А между быками плотины, где только что был отец, грохочет разгневанная вода и вихрем несется по Волге, увлекая за собой и тот кружок, что белеет на гребне волны, и те, что беспокойно кивают красными шляпками. Лодка у берега.
Через минуту отец лежит навзничь на камнях дамбы, устало закрыв глаза. Коля стоит рядом и не знает, чем помочь ему. Он глядит то на отца, такого необычного и странного, то на кружок, который маячит среди волн маленькой белой точкой.
— Не думай о кружках, Николай! Догнать ли их нам? Да чорт с ними! Это моя расплата за глупость. Жив остался, так другие сделаю.— Андрей Семеныч приподнялся, сел.— А ты, молодец, Колька! Дай руку, товарищ!..
В сумерках рыболовы возвращались домой по блестящему от отблесков позднего заката шоссе, которое отгорожено справа каналом имени Москвы, а слева — синим, густым лесом.
Пели вечерние дрозды, в стаи собирались крикливые грачи, под алой полоской заката дымили впереди фабрики старинного городка Дмитрова.
Новый «Москвич», славный летний вечер, ветерок бьет в окна,—словно и не было той печальной истории у плотины. Но отец и сын думали о ней, знали, что она сделала их более осторожными и верили, что она никогда не повторится.
