Из воспоминаний удильщика
Я родился под рязанским небом, на реке Мокше, но в воле судьбы долгое время прожил на Азовском море, точней в близи него, но по прошествии 10 лет вернулся. Места эти, пожалуй, ничем не знамениты: земля неплодородная, лесов больших мало, речонка пустяковая и люди самые обычные. То ли дело здесь, в Сибири, тайга, Обь, Енисей, Лена! — так басил мужчина с черной окладистой бородой.
Несмотря на то, что этот разговор состоялся лет двадцать назад в вагоне поезда, который мчал нас из Новосибирска в Москву, мне он хорошо запомнился: так была несправедлива характеристика моего родного края.
Бородач отзывался о реке Мокше, возле которой я провел детство, точно о большом ручье. Летом, действительно, река оставляет куда меньшее впечатление, чем Волга. Но в моей памяти она осталась могучей рекой, особенно в дни половодий. Сын рыбака, я каждую весну подолгу катался на лодке по безбрежным водным просторам, а по утрам часами просиживал на высоком обрывистом берегу реки, ожидая возвращения отца с рыбной ловли. Детским острым взглядом я обнаруживал его ботник на таком расстоянии, когда он казался еле заметной точкой.
Сколько тревог приходилось пережить в ветряные дни! Было из-за чего поволноваться: легкие лодки рыбаков ныряли по высоким волнам, точно водяные жуки. Сердце замирало, когда ботник исчезал в водяной впадине, так как белые барашки, игравшие на хребтах волн, почти совсем закрывали рыбака. В эти секунды мне казалось, что отец тонул, и дрожь пробирала все тело. Но как только лодочка выскакивала на гребень волны, радостное настроение охватывало меня и я кричал: — Плыви, отец, плыви быстрей!…
Еще в те годы мы с ребятами научились отлично управлять лодками и бороться с ветром, если он внезапно заставал нас на воде. Первая самостоятельно вытащенная на самодельную удочку верхометка ( так у нас называют уклеек) сделала меня заядлым рыболовом, а чирок, убитый из одноствольной шомполки, купленной отцом за восемь рублей, бесповоротно приобщили меня к охотничьему спорту.
Река Мокша, окружающие ее леса, луга и поля были для меня целым миром. Я с увлечением занимался рыбалкой и научился хорошо плавать. Отцепить крючок или переплыть на противоположный берег и вернуться обратно,— мог ли не гордиться такими достижениями малыш, когда он только что совершал первые шаги к сознательной жизни?
Но особенно колоритны на Мокше рыбаки. Некоторых из тех, кого я знал, уже нет в живых, но жизнь идет, и новые люди бережно несут с собой хорошие традиции прошлого. О некоторых рыбаках старшего поколения я и хочу рассказать.
С детских лет в моей памяти остались образы двух старичков-рыболовов. Оба они маленького роста, издали их можно принять за подростков.
Кузьма, как звали соседи одного из них, имел мелкие черты лица, острый носик, загнутый, как у ястреба, живые, немного слезящиеся глаза и маленькую бородку клинышком. На рыбзлку он ездил в крохотной лодчонке, которую не без оснований называли «душегубкой». Как дед Кузьма на ней плавал, сам бог ведал. Мы, дети, не раз пытались воспользоваться его душегубкой, но она всегда переворачивалась вверх дном, и нам приходилось купаться…
Степан был прямой противоположностью Кузьмы: крупные черты лица, нос внушительных размеров красно-синего цвета и белая борода во всю грудь.
Старики отличались друг от друга и по способу добывания рыбы: Кузьма охотился, в основном, на сомов, и поэтому его звали «сомятником»; Степан же с большим искусством умел ловить язей, за что его величали «язятником». Если Кузьма ни разу не ходил на рыбалку пешком, то Степан, наоборот, лодками никогда не пользовался, лишь при крайней необходимости, например, когда нужно было переправиться через реку. Забросит дед Степан за плечи кузовок с продуктами, пару коротких удилищ и зашагает вдоль реки к излюбленным местам. Оба рыболова прекрасно знали места: Кузьма — где сомы водятся, а Степан — где язи жируют.
Кстати сказать, они и разговаривали совершенно по-разному. Кузьма говорил быстро, чистым приятным голосом, а Степан умел калякать, как выражались в ту пору местные женщины, только не спеша. Голос у него был совсем тихий с хрипотцой, за что ребята звали его между собой «дед-хрипунок». Я с большим интересом слушал этих стариков. Особенно занятно рассказывал дед Степан. Некоторых рыб он называл по-чудному. Слово «сом» он произносил «чом», а «судак» — «чудак». Старческий голос его немного напоминал скрип дергача, но как приятно было в тихую вечернюю пору на берегу любимой реки, у огня, послушать этого старика, речь которого лилась, как песня птицы. Иной раз в рассказах Степана бывальщина смешивалась с фантазией…
— Дедушка, почему вы ловите только язей?— как-то спросил я его, когда мы встретились на рыбалке.
— Э-э, брат, это сказка длинная. Каждому народу написано, чем он должен заниматься… Видно, звезда моя такова.
Этот ответ мне, конечно, был непонятен: кто ему написал на роду и при чем тут звезды? Но я не стал уточнять влияния звезд на рыбалку и спросил о другом.
— Дедушка, а почему вы не ловите сомов, ведь они больше язей? Дед посмотрел на меня старческими глазами и, обращаясь, как
к взрослому, ответил:
— Пробовал ловить, малец, да бросил. Не повезло мне на чомах. Был я вот, как и ты, очень заядлый рыбак. Лет шестьдесят тому назад я поехал рыбачить на Вад. Знаешь такую речку?
— Не знаю, дедушка,— чистосердечно ответил я.
— Какой же ты рыбак, коли не знаешь этой реки! Ну, это не беда. У тебя вся жизнь впереди. Еще узнаешь многое и на Вад сходишь. Если на лодке поплывешь в район, то уж обязательно посмотри, как Вад впадает в Мокшу. Рыбная эта река. Она протекает по лесам. Столетние дубы падают в нее и веками лежат на дне. А какие там омуты рыбные. Много лещей и чомов водится. Вот я туда и махнул…
Дед задумался. Видимо, впечатления далеких лет всплыли в памяти таким ярким потоком, что он сразу не смог с ними справиться и решить, как же дальше вести рассказ.
— Сделал мне кузнец крючки чомовые,— продолжал старик. — Свил я из суровых ниток тонки, лески, значит, подстать крючкам. Получилась снасть знатная. На такую снасть можно вытащить не только чома, но и самого черта, только бы зацепился как следует. Горяч я был в молодые годы, горяч… Хотел сразу выхватить чома пудов на пять. Я уже бывал на Ваду и знал, где чомы водятся. Поймал язя фунта на два и поставил его, как живца. Хорошему чому нужна и приманка хорошая. Погода стояла отменная. День был жаркий. Невдалеке от меня слышу перезвон кос — мужики сено косили.
Дед набил трубочку махоркой, прикурил и затянулся. Глаза его заблестели как-то по-особенному, и мне показалось, что он совсем помолодел. Только скрипучий старческий голос, да белая борода говорили о том, что передо мной сидит глубокий старик.
— Не прошло и часа, как язя схватил чом. Шест с жерлицей пошел в воду. «Вот это рыбища»,— порадовался я. Схватил удилище и сгоряча решил сразу же тащить чома на берег. Положил тонок на плечо и попер по-бурлацки свою рыбину за собой. Чом сначала шел спокойно, но, когда увидал, что его хотят выволочь на берег, заупрямился, и я ничего не мог с ним сделать. Только дал я ему послабление, он развернулся и поволок меня в воду. Не успел я и охнуть, как оказался по шейку в реке.
Горяч я был в молодые годы, горяч… Мне бы бросить жерлицу, нет, не тут-то было! Чом, наверное, затопил бы меня, если бы не кусты над водой. Я ухватился одной рукой за куст, а второй потянул рыбу к себе. Но чом не хотел мне поддаваться… Все же подвел я его к берегу и вижу, как он тяжело дышит: зябры так и ходят. И появилась у меня тут блудная мысль: сесть на неё верхом, подсунуть под зябры кулаки и вытащить на песок. Так я и сделал… и по сей день не могу простить себе этой глупости…
Лицо старика помрачнело, брови нахмурились. Он долго молчал и, видимо, не хотел дальше рассказывать.
Я нетерпеливо тормошил его:
— А что же дальше-то, дедушка?
— Дальше, брат, было худо,— мрачно сказал старик.
— Когда я допустил такую оплошку, чом мне так сжал своими зябрами кулаки, что я заорал караул… Мужики с сенокоса подоспели и помогли вытащить его. Больше трех пудов был! После этого случая я и решил, что не судьба мне ловить чомов. Только годов пятьдесят спустя снова попробовал счастья вон на том берегу. Поставил жерлицу на ночь. Утром иду проверять, и вижу что-то большое сидит. Подвожу — чом. Только было я его согнулся подхватить под зябры, а он, как совьется в дугу и плесой меня — раз по шее… Я чуть не нырнул в воду… В этот момент крючок выпал у него изо рта, и чом ушел. И слава богу, что отцепился… Таковы дела… Я теперь не занимаюсь чомами, а ты, небось, думаешь, что не знаю, где они и водятся- Смотри: вон там живут под колодой два крупных, а вот здесь, в этом яру, водятся молодые. На этом вот мысу можно поймать на жерлицу хорошего чудака… Я уже стар стал. С язями и то с трудом справляюсь, где уж мне чомами заниматься…
Нет, не вера в судьбу поразила меня в этом рассказе деда. Богатый опыт старика, знание повадок рыб, уменье отыскать места их жировок и стоянок в разные времена года — вот что мне было непонятно в детстве. Казалось, разве можно познать жизнь существ, укрытых водой от глаз человека?
Словно угадывая мои мысли, дед Степан наставительно произнес: — Ты запомни эти места и убедишься, что я не ошибаюсь. Сам-то присматривайся к рыбе и воде. Рыбы, как и люди, разные бывают. Лещ и чом любят хорошие омуты с корягами, язь и подуст придерживаются на быстринках, а вот шпер (так у нас называют жереха) — на самых мелких перекатах гоняет пескарей и верхо-меток. Рыбаку все нужно знать, без этого лучше не браться за удочку. Пошел вон на болото и бросай — вода есть, а чего же больше для крючка с леской нужно? Для неумелых рыбаков лучшего места не сыскать…
Я не стал спрашивать старика о Кузьме-сомятнике, которого сом однажды тоже чуть не утопил вместе с «душегубкой»: Степан объяснил бы все дело судьбой. Народ поговаривал, что дед Кузьма за свою долгую жизнь перетаскал сомов бесчисленное множество. Я часто с берега наблюдал, как он объезжал омуты с «квоком».
Кузьма говорил ребятам, что в летние месяцы по зорям сомы выходят на квок, надеясь полакомиться лягушкой, и поэтому он пользовался своим приспособлением точно так же, как охотник манком.
Я хорошо запомнил этих стариков и всегда удивлялся их поразительному знанию всех тонкостей рыболовного дела. Кузьма и Степан никогда не были промысловиками, они были лишь скромными любителями. Но какие это были любители!…
Позже, когда деда Степана уже не было в живых, я проверил места, которые он мне показал, и убедился в правоте его слов.
